Я за то глубоко презираю себя,
Что живу — день за днем бесполезно губя;

Что я, силы своей не пытав ни на чем,
Осудил сам себя беспощадным судом

И, лениво твердя: я ничтожен, я слаб! —
Добровольно всю жизнь пресмыкался как раб.

Что, доживши кой-как до тридцатой весны,
Не скопил я себе хоть богатой казны,

Чтоб глупцы у моих пресмыкалися ног,
Да и умник подчас позавидовать мог!

Я за то глубоко презираю себя,
Что потратил свой век, никого не любя,

Что любить я хочу... что люблю я весь мир,
А брожу дикарем — бесприютен и сир,

И что злоба во мне и сильна и дика,
А хватаюсь за нож — замирает рука!

Утро

Нам утро дарит строк так много,

Которые когда-то кто-то сочинил.

Возможно, в вальсе где-то в Конго

Себе слов ритм подчинил.

Ложиться в восемь, в пять подняться,

Чтобы успеть гранит прогрызть.

А мне бы сон, что до обеда, и проспаться,

Ну а потом влюбиться в жизнь.

Но от ума дано нам горе,

От знаний скука нас берёт.

И снова, позабыв про жизни море,

Безжизненное утро к нам грядёт.

И вот однажды, мёрзлым утром,

Мороз и солнце повидав,

Смотрю на улицу. Безлюдно.

И только шелест новых глав.

ноябрь

почему-то ноябрь лидирует в топе бесконечных раскопок с названием «было». я, как спятивший к черту фанат-археолог, наглотавшись земли, задыхаясь от пыли, достаю из гробниц своей памяти имя, диалоги, улыбки, давнишние встречи, и смакую с лицом дегустатора ядов, успокоив себя: что не травит, то лечит.

а каким был тогда бесконечно влюбленным, как доверчивый пес, увивался за лаской. я был глуп и беспечен, совсем как мальчишка,
не заметивший грань между жизнью и сказкой. подражая аляпистой русской матрешке, для тебя изменял своё «я» постоянно. я могу быть таким и таким — посмотри же! ты смотрела и вновь находила изъяны.

«недобог», «недодруг», это вечное «недо», мой упрямый ярлык — не стереть, не отклеить. лишь в тяжелые дни дозволялось быть ближе, целовать тебя в лоб, убаюкивать в пледе, чтоб за россыпью слов, ты опять сомневалась, примеряла, как платье, что вряд ли наденешь
и бросала на пол: не моё, не подходит...

то, что есть под рукой, никогда не оценишь.

Город

он построит новый красивый город на могиле вырубленных лесов.
там, где облака обнимают горы, возведет уютный и светлый дом.
он посадит много цветущих вишен, вдоль дороги высадит тополя,
и зеленой краской покрасит крыши, сделав их похожими на поля.
будет парк и пруд, и с десяток уток, пара ослепительных лебедей,
и в любом из месяцев или суток, листья не оставят своих ветвей.
он проложит вымощенные дорожки и украсит радугой витражи,
заведет собаку, и может, кошку, и на клёнах будут шуметь стрижи.
он подарит городу свое сердце - вечный двигатель и бесконечный свет,
чтоб ее ладони могли согреться - его сердце будет всегда гореть.
он оставит городу свои руки, положив их в устье большой реки,
нарисует голосом своим звуки. звуки разлетятся, как мотыльки.

и когда последний кирпичик плитки ляжет на расстеленный тротуар,
человек наденет свои ботинки, вокруг шеи теплый завяжет шарф,
он запрет ворота замком надежным, ключ от них повесит себе на грудь.
на огромном небе зажгутся звезды, и тогда он двинется в долгий путь.
он пойдет за реки, леса и горы, по его следам будет виться плющ,
он пойдет, ведомый своей любовью, чтобы предать ей тот самый ключ.
и на побережье большого моря, где с утра до ночи поет прибой,
улыбнется ей, позабыв о горе: ''я построил город, и он весь - твой''.
и когда она рассмеется тихо, принимая этот прекрасный дар,
человек вдруг станет бескостным вихрем, превратится в воду и белый пар.
став туманом легким, незримой дымкой, проведет ее до больших ворот,
где ключом прозрачным, стеклянной льдинкой, она их тихонечко отопрёт.
и тогда он станет травой и дёрном, застилая кожей своей асфальт,
для своей любимой, но не влюблённой.
чтобы было мягко ей наступать.

Яд

в кривых углах многоэтажек,
мы тихо кашляем от пыли.
нас всех не любят точно так же,
как мы кого-то не любили.

мы забываем тех, кто помнит,
а если вдруг звонят и пишут,
им отвечаем полусонно:
"прости, мол, я совсем не книжный
герой, не принц, а гад последний, 
каких на мир четыре штуки."
мы льем, как воду, эти бредни,
сидим, заламывая руки,
кричим, что счастье нам не светит,
что нас добру не обучили.
но всё же мы за всех в ответе,
кого когда-то приручили.

и в нашем мнимом благородстве
не столько соли, сколько яда.
любовь во всем своем уродстве
кричит: "сиди пока что рядом,
дыши, считай удары сердца
и, просыпаясь, тычься в шею.
я добрый, я даю погреться
от чувств, которых не имею."

себя страхуя от упреков,
цинично метим в зону паха.
у нас простая подоплёка:
мы, полудохлые от страха,
даем себе возможность к бегству,
когда учуем дым и копоть:
любовь - проверенное средство
грустить, худеть и быстро сдохнуть.
привычка - то же, как куренье,
здоровью - вред и мозгу - травмы.
мы, отметая подозренья,
играть пытаемся на равных
и роем рвы, томимся в башнях...
но, тихо кашляя от пыли,
вдруг признаем, как это важно:
чтоб нас хоть где-нибудь любили.

Герои 21 века

Потеряны нами в тумане проблем
Ключи от простого счастья.
Зовем безрассудно ветра перемен,
Себя разрывая на части. 
На струнах души уже несколько лет
Ничьи не играли пальцы.
В дырявом кармане остатки монет,
Вчерашнего дня страдальцы.
Невидимой тенью скользим по волнам
Реки быстротечной - жизни.
Себя распыляя на мелочный хлам,
Становимся лишь капризней.
Скрывает роскошный фасад пустоту,
Что душит петлей на шее.
Мы воспринимаем всерьёз красоту, 
А надо бы быть добрее.
Безумного века, где ночь - это день,
Несбывшиеся герои.
Мы в комнате темной свою ищем тень,
При этом гроша не стоим.
Железное сердце. По венам течет
Смесь крови и амфетамина.
Себе не даем в прегрешеньях отчет
И ищем в других причины.
Безумцы, так слепы! От страхов своих
В полночной тиши немеем.
И мы разбиваемся в щепки о риф, 
А после себя жалеем.
Забыты душа, человечность, любовь - 
Все это уже не модно.
Мы стадо, что гонит себя на убой,
Но думает, что свободно.
Зальем алкоголем – и память чиста,
Не учимся на ошибках.
Себя постоянно роняем с моста
И путаемся в фальшивках.
Однажды мы, может, откроем глаза, 
Но поздно уж будет слишком,
И старая сморщенная слеза
О всех нам напомнит шишках. 
Клеймо на душе не свести, не содрать,
Так с ним и уснем в могиле.
Когда час настанет и нам помирать,
Поймем мы, как мало любили.

-

Поговорить с тобой еще минуту и проболтать всю ночь.
Говорить о весне, о морях, о закате.
Закрыться от мира и мысли все прочь
прогнать. И подальше послать их.

Есть только сейчас, слышишь? 
Вот биение сердца.
Так уютно, тепло и спокойно в душе.
Впусти чувства, им тоже надо погреться.
Впусти, пусть изменят сюжет.

Кто-то сказал заживет и забудется боль.
Кто-то ошибся, пожалуй, конкретно.
Ведь если это давно не любовь,
тогда почему держит так крепко?

Друг, поделись, подари заклинание,
И я, наконец-то, смогу закончить рассказ.
Ведь между нами не расстояние.
Между нами море вопросов
и океан недосказанных фраз.

А маленький город сегодня не спит.
В нем каждый житель заложник.
Говорят, 
быть как все нам глаголет инстинкт.
Неправда, он просит быть осторожней.

Просто бывает некогда нам.
Бывает так часто,
что мы не замечаем того, что несчастны.
А где-то тем временем думают
лишь о тебе, и от мысли одной 
становится как-то теплей.

Там, где фото развешано хаотично 
по стенам.
Там так далеко, что не ходит трамвай.
Там рядом с тобой сильнее бьет сердце.
Бьет по мозгам, а ты забывай

про нашу весну и про каждый закат,
если спросят меня, я совру, промолчу.
И ни за что, знаешь, не вернусь я назад.
Не вернусь, а ведь очень хочу.

И не правильно это всё. 
И явно лишним было знакомство.
После тебя ведь никто не спасёт
моё потухшее солнце.

И в памяти песни, что о тебе говорят
удалю, и начну все по новой.
Ведь пора нам в жизни что-то менять.
Менять? Ну, попробуй!

Сложно оставить себя в прошлом,
Когда только прошлым и живешь.
Когда завтра будешь думать о вчера,
а “сегодня” нет такого слова.
И когда-нибудь ты, может, поймешь,
что такого, как он, не бывает второго.

Не отпускай.
Держи крепче в объятиях счастье.
И не вздумай показывать остальным.
Ведь остальные сразу на части
Разорвут, дабы не досталось другим.

Поверь мне. 
Проверил.
Теперь осталось совсем ничего.
Разве чужое кому-нибудь нужно? 
Если нужно, то для чего?

И не правильно это всё. 
И явно лишним было знакомство.
Жаль, что никто не спасёт
давно потухшее солнце.

Брюсов

        И кто, в избытке ощущений,
        Когда кипит и стынет кровь,
        Не ведал наших искушений,
        Самоубийство и любовь!
                                  Ф. Тютчев

Своей улыбкой, странно-длительной,
Глубокой тенью черных глаз
Он часто, юноша пленительный,
Обворожает, скорбных, нас.

В ночном кафе, где электрический
Свет обличает и томит
Он речью, дьявольски-логической,
Вскрывает в жизни нашей стыд.

Он в вечер одинокий - вспомните,-
Когда глухие сны томят,
Как врач искусный в нашей комнате,
Нам подает в стакане яд.

Он в темный час, когда, как оводы,
Жужжат мечты про боль и ложь,
Нам шепчет роковые доводы
И в руку всовывает нож.

Он на мосту, где воды сонные
Бьют утомленно о быки,
Вздувает мысли потаенные
Мехами злобы и тоски.

В лесу, когда мы пьяны шорохом,
Листвы и запахом полян,
Шесть тонких гильз с бездымным порохом
Кладет он, молча, в барабан.

Он верный друг, он - принца датского
Твердит бессмертный монолог,
С упорностью участья братского,
Спокойно-нежен, тих и строг.

В его улыбке, странно-длительной,
В глубокой тени черных глаз
Есть омут тайны соблазнительной,
Властительно влекущей нас...

Заметался пожар голубой...

Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.

Был я весь - как запущенный сад,
Был на женщин и зелие падкий.
Разонравилось пить и плясать
И терять свою жизнь без оглядки.

Мне бы только смотреть на тебя,
Видеть глаз злато-карий омут,
И чтоб, прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому.

Поступь нежная, легкий стан,
Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным.

Я б навеки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил.
Только б тонко касаться руки
И волос твоих цветом в осень.

Я б навеки пошел за тобой
Хоть в свои, хоть в чужие дали...
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить

Медведица в рукаве

А я говорил: бросай филфак, поехали на Аляску. 
Заведём у юрты двенадцать собак, в полозья врежем коляску. 
Будем встречать ледяной рассвет консервами из Канады, 
Будем разглядывать волчий след, одеваясь в овечьи латы.

Какая теория прозы, ты что? А там океан и горы.
Там ветер смешался с водой и мечтой, порвав скалистые шторы.
Большая медведица ловит в воде звёздную жирную рыбу.
Там дорога из "где-то" ведёт в "нигде", минуя посёлок "либо".

Я точно тебе говорю: бросай. Ты видишь? Сегодня лето!
А ты собираешься что-то писать, учишь свои билеты,
И время на кофе и туалет, да кошку в комочке меха.
А нужен всего-то один билет, чтобы уйти, уехать.

Там будут живые: Ахматова, Блок - в виде цветных водопадов.
А по выходным там гуляет Бог. Любит, до полураспада.
Там всё, что ты даже не сможешь прочесть, можно потрогать руками.
Но вот ты заводишь будильник на шесть, говоришь, что завтра экзамен.

А я повторяю: поедем со мной к луне цвета спелой клюквы.
Хватит глотать, разбавляя слюной, чужие смыслы и буквы.
Поедем. Там тихо стучат топоры, бурлит золотая тина.
Там валят деревья в реки бобры, отстраивая плотины.

Засыпаешь. И книги твои храпят с чистых беспыльных полок.
Засыпаешь. Висит Иисус распят, поскольку тоже филолог.

Выхожу от тебя и российский флаг закрывает собой звезду.
Через время я нагружу собак и огней тебе привезу!

Чтобы было чем жечь а-четыре, а-три, и тетрадки и книжный шкаф.
Привезу медведицу: вот, посмотри. Не понравится - спрячу в рукав.
Я оставлю юрту с дубовым столом Экзюпери-пилоту.

Но, наверное, ты получишь диплом и устроишься на работу.

Что толку: творил, шевелил, бубнил, боролся с душой и с тушей?
И всё говорил, говорил, говорил, и требовал: слушай, слушай!
А, может, не нужно собак и юрт, не нужен рассветный мак...

Послушай, чего там вообще сдают?
Хочу поступить на филфак.

Человек-кофе.Я сижу в одной из старых кафешек этого города. На маленьком столике маленькая белая чашка. В ней кофе. Без сахара. Сахар всё портит. Зовут меня Джонсон. Просто Джонсон. 
Я работаю кулинарным критиком вот уже тридцать лет. Оцениваю и проверяю большую часть своей жизни. Люди сторонятся меня. Не понимаю почему. Но как ни странно друзья не являются особой необходимостью. Кофе в кой-то веки пахнет кофе. Настоящим кофе, тем что выращивают в Латинской Америке и с большим трудом и огромными кораблями перевозят в этот город. Запах прекрасен. Люди и природа старались сделать его таким. И их старания увенчались успехом. Разумеется.
Собственно кофе - это единственное, что есть в этом кафе. Омлет, блины с творогом, каши... всё это слишком вульгарно для человека, что вырос в большом городе. Кофе.
Хороший кофе - вот на чём держится это местечко. Думаю я чем-то похож на эту забегаловку. Во мне нет ничего особенного кроме моих волшебных способностей оценивать и решать в итоге чужую судьбу - судьбу владельцев столовых - закрываться или стоит немного пожить. Вся моя жизнь только и держится на кулинарной критике.
Я, как блин с творогом, на меня не обращают внимания из-за стереотипов. Но всем нравится мой кофе. Мой образ. Который в общем-то не ложный. Отнюдь нет. 
Я не являюсь быстрорастворимым, я даже не кофе из автомата. Я тот, что в зёрнах. Я именно такой. Без сахара. Стою где-то в белой чашке.
По крайней мере мне хочется так думать.

Роберт

Хотя б во сне давай увидимся с тобой.
Пусть хоть во сне
твой голос зазвучит...
В окно —
не то дождем,
не то крупой
с утра заладило.
И вот стучит, стучит...
Как ты необходима мне теперь!
Увидеть бы.
Запомнить все подряд...
За стенкою о чём-то говорят.
Не слышу.
Но, наверно,— о тебе!..
Наверное,
я у тебя в долгу,
любовь, наверно, плохо берегу:
хочу услышать голос —
не могу!
Лицо пытаюсь вспомнить —
не могу!..

...Давай увидимся с тобой хотя б во сне!
Ты только скажешь, как ты там.
И всё.
И я проснусь.
И легче станет мне...
Наверно, завтра
почта принесет
письмо твое.

А что мне делать с ним?
Ты слышишь?
Ты должна понять меня —
хоть авиа,
хоть самым скоростным,
а все равно пройдет четыре дня.
Четыре дня!
А что за эти дни
случилось —
разве в письмах я прочту?!
Как эхо от грозы, придут они...

Давай увидимся с тобой —
я очень жду —
хотя б
во сне!
А то я
не стерплю,
в ночь
выбегу
без шапки,
без пальто...
Увидимся давай с тобой,
а то...
А то тебя сильней я полюблю.

Постепенно является ныне
То, что было туманно в начале:
Ноша старости — бремя унынья,
Ноша юности — бремя печали.
Вновь распущены стяги и снасти, 
Ветер свеж, паруса наготове,
И когда-то кипевшие страсти
Возвращаются к прежней любови.

Над водою мой голос рассеян,
Чуждо эхо морским перекресткам.
Тишина побережий осенних,
Листопадом осыпанных пестрым.
Разве тот не уступит смятенью, 
В ком душа от молчанья очнулась
И печалью, как долгою тенью,
Удлинила отставшую юность?

Человеку нужен человек, 

чтобы пить с ним горьковатый кофе, 
оставаться рядом на ночлег, 
и интересоваться о здоровье.

чтобы улыбаться просто так,
чтоб на сердце стало потеплее,
чтобы волноваться, там сквозняк,
одевай-ка тапочки скорее.

человеку нужен человек,
позвонить, послушать его голос:
"а у нас сегодня выпал снег.
как ты без меня там? Беспокоюсь!"

чтобы был приятель, друг, сосед,
и еще сопящая под боком,
без которой счастья в жизни нет,
без которой очень одиноко.

Чему бы жизнь нас ни учила,
Но сердце верит в чудеса:
Есть нескудеющая сила,
Есть и нетленная краса.

И увядание земное
Цветов не тронет неземных,
И от полуденного зноя
Роса не высохнет на них.

И эта вера не обманет
Того, кто ею лишь живет,
Не всё, что здесь цвело, увянет,
Не всё, что было здесь, пройдет!

Но этой веры для немногих
Лишь тем доступна благодать,
Кто в искушеньях жизни строгих,
Как вы, умел, любя, страдать.

Чужие врачевать недуги
Своим страданием умел,
Кто душу положил за други
И до конца всё претерпел.

Мы любим тех, кто нас не любит, 
Мы губим тех, кто в нас влюблен, 
Мы ненавидим, но целуем, 
Мы не стремимся, но живем. 
Мы позволяем, не желая, 
Мы проклинаем, но берем, 
Мы говорим и... забываем, 
О том, что любим вечно лжем. 
Мы безразлично созерцаем, 
На искры глаз не отвечаем, 
Мы грубо чувствами играем 
И не жалеем ни о чем. 
Мечтаем быть с любимой рядом, 
Но забываем лишь о том, 
Что любим тех, кто нас не любит, 
Что губим тех, кто в нас влюблен.

чтобы не забыть

Куро Ядзава.
Широ Нагасэ.
Момо Сакурада.
Кирихито Ядзаки.
Мидори Морияма.
N.

«Какая ночь! Я не могу…»

Какая ночь! Я не могу.
Не спится мне. Такая лунность.
Еще как будто берегу
В душе утраченную юность.

Подруга охладевших лет,
Не называй игру любовью,
Пусть лучше этот лунный свет
Ко мне струится к изголовью.

Пусть искаженные черты
Он обрисовывает смело,-
Ведь разлюбить не сможешь ты,
Как полюбить ты не сумела.

Любить лишь можно только раз,
Вот оттого ты мне чужая,
Что липы тщетно манят нас,
В сугробы ноги погружая.

Ведь знаю я и знаешь ты,
Что в этот отсвет лунный, синий
На этих липах не цветы —
На этих липах снег да иней.

Что отлюбили мы давно,
Ты не меня, а я — другую,
И нам обоим все равно
Играть в любовь недорогую.

Но все ж ласкай и обнимай
В лукавой страсти поцелуя,
Пусть сердцу вечно снится май
И та, что навсегда люблю я.

...

Будь, пожалуйста, послабее. 
Будь, пожалуйста. И тогда подарю тебе я чудо запросто. 
И тогда я вымахну - вырасту, стану особенным. 
Из горящего дома вынесу тебя, сонную. 
Я решусь на все неизвестное, на все безрассудное - 
в море брошусь, густое, зловещее, и спасу тебя!.. 
Это будет сердцем велено мне, сердцем велено...
Но ведь ты же сильнее меня, сильней и уверенней! 
Ты сама готова спасти других от уныния тяжкого, 
ты сама не боишься ни свиста пурги, ни огня хрустящего. 
Не заблудишься, не утонешь, зла не накопишь.
Не заплачешь и не застонешь, если захочешь. 
Станешь плавной и станешь ветреной, если захочешь... 
Мне с тобою - такой уверенной - трудно очень. 
Хоть нарочно, хоть на мгновенье - я прошу, робея,- помоги мне в себя поверить, стань слабее.

Я утоплю печали в чае,
В хорошей книге растворюсь,
Вернусь сюда в начале мая,
А может, вовсе не вернусь.
А может, я влюблюсь в героя,
Останусь у него пожить.
Вернусь сюда совсем не скоро.
Меня пора уже  добить.

Удрать

Как мечтал я удрать подальше
От непрестанных выкриков страха,
От шипенья потёртой фальши,
Звучавшей страшней и страшней,
Когда заваливались мои вечера
За холмы, в глубины морей.
Как мечтал я подальше смыться
От приветствий, прилипших давно к ушам,
От призраков, которые в воздухе кишат,
От призрачных теней на страницах,
От звонков, от записок, от хождения по гостям…

Я мечтал удрать, но боюсь того,
Что какая-то свежая, весенняя жизнь
Может вылупиться, словно из лопнувших почек,
Из шипенья старой потёртой лжи –
И в небо искры взовьются с треском,
А я останусь – полуслепой,
И со мной будет тот же страх ночной,
Да поджатые губы над телефонной трубкой…
Да приподнятая шляпа, что над волосами дрожит,
Нет, уж лучше бы смерть, пролетая,
Случайно задела меня крылом.
Только так я был бы уверен в том,
Что умру не от полуусловностей, полулжи.